24-летняя Нина (фамилия не указана по ее просьбе) из Санкт-Петербурга с детства страдала из-за обильных менструаций: прокладки не хватало даже на полчаса, выйти из дома в магазин было мучением, не говоря уже о поездке в школу через весь город. Однажды как всегда обильные месячные у Нины не закончились, когда должны были, а превратились в затяжное кровотечение: она дважды потеряла сознание и чуть не умерла от потери крови. Она рассказала «Холоду» свою историю.
«Я строила маршрут по количеству прокладок»
Месячные начались у меня в 12 лет. Я ждала их: они казались чем-то классным, что бывает у взрослых. Когда мне было лет 10, в разговорах с подружками я даже привирала, что у меня уже есть месячные.
Когда они начались впервые, я была дома. Мама и папа меня поздравили: «Ты женщина», — все такое. Но скоро оказалось: месячные такие обильные, что мне вообще не хватает прокладок, которые мне выдали родители.
Об этом я никому не сказала. Было стыдно — и было ощущение, что я сама должна с этим справиться. У меня были карманные деньги, и я стала покупать себе пачку побольше, путем проб и ошибок разобравшись, какие мне нужны. Месячные длились семь дней, и первые четыре дня я носила только ночные прокладки Libresse — они оказались самыми большими и толстыми. Две пачки таких прокладок за месячные уходило точно.
Позже, когда мама поняла, насколько обильные у меня месячные, она дала мне тампоны — но не объяснила, как ими пользоваться. Сказала только что-то вроде «Посмотри там сама, больно быть не должно». Я попробовала — у меня ничего не вышло. У меня и до сих пор не получается пользоваться ни тампонами, ни менструальными чашами: у меня в голове не укладывается, как у других девушек они туда помещаются.
Крови во время менструаций было настолько много, что выходить из дома было мучением. Если я шла в магазин, который находился в 15 минутах от дома, то мне нужно было там искать туалет, чтобы поменять прокладку.
Я не хотела ездить в школу в эти дни, но мне приходилось: родители, кажется, даже не понимали, что я чувствую. Помню, что во время своих первых в жизни месячных я сидела в школьном туалете и прокручивала в голове: «Так, я сейчас пойду в класс, урок там просижу, наверное, второй урок тоже просижу, а потом мне нужно будет снова бежать в туалет. А после уроков в туалет — и сразу домой, иначе протеку».
Я постоянно строила четкие, по минутам расписанные маршруты. Стала чуть ли не невротиком с этим. Я всегда выходила из дома, смотрела на количество прокладок и высчитывала, сколько нужно: «Эти прокладки — это я буду сидеть в школе, эти — я буду в кафе, вроде бы шесть штук должно хватить». Беру с запасом и иду четко по маршруту.
Иногда я ехала куда-то, проходило 30 минут после выхода из дома, а я знала, что ехать еще час, и я шла куда-то заранее, чтобы поменять прокладку перед часовым переездом. Это доходило до чего-то нездорового: у меня мысли только об этом в голове и были.
Бывало, иду и чувствую: что-то не так. А не всегда понимаешь же, что именно происходит в трусах: просто немного переполнилась прокладка или там уже кровавое месиво и все течет по джинсам. И я сразу думала, в какое кафе могу зайти, где меня пустят в туалет.
Один раз, помню, зашла в кофейню, а мне сказали: «Просто так в туалет нельзя, нужно что-то купить». А у меня в тот день с собой не было денег. Пришлось сказать бариста — слава богу, это была девушка, — что у меня месячные. Она фыркнула, но пустила меня. Я была очень стеснительным ребенком, но понимание того, что может случиться эксцесс, меня так пугало, что проситься в туалет мне не было страшно.
В школе я тоже была вынуждена постоянно бегать в туалет — каждую перемену. Было стыдно: это же все замечали. В туалете между уроками тусовались младшеклассницы. Помню, как я в очередной раз зашла в кабинку, и эти девочки ехидно надо мной посмеялись. Я вышла и сказала: «Девочки, а у вас месячные вообще есть? Вырастете — поймете».
Во время месячных я была в таком большом стрессе, что вбивала утешительные напоминания на каждый день в календарь в своем телефоне: «Закончится через шесть дней», «Закончится через пять дней»… Чтобы они всплывали каждый день и поддерживали меня: «Это не навсегда, все нормально, ты справишься».
«Он мужчина, мужчинам такое свойственно»
Я пыталась сделать так, чтобы в семье во время месячных ко мне относились с большим пониманием: просила остаться дома и не ходить в школу, не ходить за покупками. Но получалось плохо, в особенности понимания не было со стороны папы. Когда я говорила ему, что не могу что-то сделать, потому что у меня месячные, он обычно отвечал: «У меня на работе женщины со всем справляются — и ты справишься».
В школу, которая находилась на другом конце города, родители возили нас с сестрами (у меня две младшие сестры) на машине. Однажды я поссорилась с папой — ему показалось, что я вела себя как-то некорректно, — и он сказал: «Ну, тогда будешь ездить в школу сама». И на этот период моего наказания как раз пришлись месячные. На общественном транспорте — на автобусе и метро — дорога занимала полтора часа. Это было для меня просто нереально, я бы вся протекла. Я сказала папе, что не могу сама ездить в школу во время месячных, но он отреагировал как всегда: «О чем ты вообще говоришь».
В тот раз в школу меня отвезла на машине мама: у нее всегда было больше жалости и понимания. Но мы сделали это втайне от отца: он не должен был знать, что я избежала его наказания.
Иногда мне приходилось открытым текстом говорить, что мне вот прямо сейчас нужно бежать в туалет. А он обижался, что я не дослушала его, например, и посреди разговора убежала, — считал, что я проявляю к нему неуважение.
Типичная ситуация: мы пришли вместе домой из магазина, и я сразу же пошла в туалет. Не помогла ему донести сумки, не повесила куртку как надо, не поставила обувь аккуратно. Выхожу из туалета и понимаю, что папа, как взрослый ребенок, обижается, что я не уважаю его. И после воспитательной беседы я говорю: «Ну у меня месячные, у меня месячные, у меня месячные». А он: «Какие месячные? Это не оправдание, не аргумент».
Почему-то я, хотя была ребенком, понимала, что это с папой что-то не так, а не со мной. Но при этом у меня не было способа выйти из этой ситуации. Говорить об этом дальше, продолжать объяснять что-то про месячные — это стыдно. И оставалось только слушать папин воспитательный монолог. Потому что если месячные — это не аргумент, то аргументов больше нет. Это означает, что я и правда поступила плохо, без уважения к нему отнеслась.
Однажды мы с семьей были в отпуске в Израиле, жили в одном номере в отеле. На этот отпуск пришлись мои месячные. Обычно по ночам я по несколько раз просыпалась и меняла прокладку, и подкладывала под себя полотенце, и несмотря на это все равно постоянно протекала во время сна. И утром, как только просыпалась, сразу очень быстро шла в туалет.
И во время отпуска я встала утром — а туалет занят. Это была катастрофа: я стояла и чувствовала, что по мне уже течет. Посмотрела на себя вниз — а по ногам ручейки. И тут из туалета выходит папа. Он вышел, ничего не сказал и просто ушел. Не попробовал помочь. Позвал маму. Она убрала за мной в коридоре. Это было так стыдно — но, наверное, еще более стыдно было бы, если бы папа не проигнорировал меня, а попытался бы помочь мне сам.
К маме у отца было такое же отношение. Каждый раз, когда мама была в стрессе и злилась, он говорил: «Если у тебя ПМС, то не подходи ко мне, ты больная сейчас». Маме было тяжело, конечно, с этим — но она говорила что-то вроде: «Он мужчина, мужчинам такое свойственно».
Я взрослела, наблюдая такое отцовское отношение к женским гормонам, к месячным. Я смотрела на это — и мне было противно. Думала: даже если у женщины правда предменструальный синдром и плохое настроение, какая разница? Ей больно, у нее стресс. Зачем создавать дополнительный конфликт этим своим пренебрежением? Можно же пожалеть родного человека.
Я понимала, что папа не прав и что, когда я вырасту, буду жить по-другому.
«Девочка совсем ку-ку, вызывает из-за месячных скорую»
Сначала месячные у меня были нерегулярными. Первые шесть лет — пока мне не исполнилось 18 — они шли раз в полгода. Мы с мамой трижды обследовались у врачей, но все только пожимали плечами.
Обследования были неприятными. Одна из гинекологов сказала мне: «Вы же понимаете, что у вас ожирение? Это влияет на цикл». Я была просто полненьким ребенком, но не настолько толстой, чтобы называть это ожирением — я потом изучала этот вопрос, — но в любом случае подростку неприятно такое слышать.
Мне было страшно, что из-за этих проблем с циклом я не смогу забеременеть. Я знала, что хочу родить ребенка, когда вырасту, и думала: раз у меня такие проблемы, может, я вообще бесплодная? Это меня мучило — но мама со мной об этом не говорила. В семье не было такого, что разговоры о сексе и месячных — это «фу», но молчаливое табу какое-то было.
С возрастом цикл стал более регулярным, и последние два года менструация у меня наступает примерно раз в два месяца. Когда я повзрослела, стала радоваться месячным: поняла, что их наличие — это показатель того, что я здоровая, что у меня будут дети, когда я захочу (аномалии менструального цикла сами по себе не означают бесплодия, однако и нормальный менструальный цикл не является абсолютным показателем репродуктивного здоровья. — Прим. «Холода»). С возрастом у меня появилось больше власти над своей жизнью, и я смогла не ходить на работу в дни обильных менструаций. Я не копировала отношение отца к себе — наоборот: стала относиться к себе с осторожностью, чаще жалеть себя.
Но в прошлом году произошло нечто непривычное: месячные закончились, а новые не начинались целых три месяца. А потом начались — и не заканчивались целый месяц. Сперва пару недель были мажущие выделения, а потом стали более интенсивными. И на протяжении еще 10 дней они шли как из ведра — сильнее, чем то, что у меня было всю жизнь. Я сглупила, поступила не очень корректно по отношению к самой себе. Думала, что все пройдет. Но началось настоящее кровотечение.
Был такой звук, будто литр воды вылили в емкость. И вместе с кровью выходили сгустки эндометрия. Они были размером с кулак.
Я записалась к врачу. И в ночь, когда я должна была поехать в клинику, дважды упала в обморок. Я очнулась на полу туалета с огромной шишкой на голове. Увидела, что разбила головой ободок унитаза. Не знаю, сколько я так пролежала без сознания. Тогда я жила в Афинах, в Греции — я переехала туда учиться в 22 года, — и у меня никого там не было, я жила одна.
Через некоторое время я потеряла сознание еще раз. Такое со мной случилось впервые в жизни. Скорее всего, я к тому моменту потеряла много крови. Встав после второго обморока, я легла в кровать и начала молиться, потому что я думала, что умираю.
Я пролежала так всю ночь, а утром поехала на такси к врачу. Она повела меня на УЗИ. А я не люблю гинекологов: мне больно, когда меня проверяют. Она пытается провести осмотр — а я не могу терпеть, кричу. Врач — она русскоязычная — вытаскивает из меня огромный кусок эндометрия и говорит: «Ты видишь, что из тебя выходит?! А я тебя посмотреть не могу, ты кричишь!»
Врач прописала мне таблетки прогестерона и сказала, что если в течение недели кровотечение не прекратится, надо будет делать операцию: как во время аборта — выскабливание эндометрия. Велела также пить железо в таблетках и есть много железосодержащей еды.
Я приехала домой. Все время лежала — вставала, только чтобы приготовить себе поесть. Помню, как варила себе чечевичный суп с мясом — в нем много железа — и еле стояла на ногах. Каждый раз, когда я вставала, из меня текло. Было очень страшно.
Когда через пять дней я позвонила врачу с новостями о том, что кровотечение у меня все такое же сильное, она сказала, что ей страшно за мою жизнь. И что если ночью я потеряю сознание от кровопотери, мне даже никто не поможет. Она велела мне вызвать скорую.
Я вызывала государственную скорую. Общаться с фельдшерами приходилось по-английски. Они спросили, что со мной. И я говорю: «Period. A lot of blood» («Месячные, много крови». — Прим. «Холода»). Они не сразу меня поняли. Вид у них был — типа: «Девочка совсем ку-ку, вызывает из-за месячных скорую». Я им повторяю: «A LOT of blood», очень много крови.
Меня привезли в гинекологическую больницу. И опять то же самое: меня встречают врачи, я объясняю, что месячные и много крови. Они меня расслабленно водят от одного кресла к другому, от одной палаты к другой: «Тут подпиши, здесь анализ дай».
А потом, когда они увидели результаты моего анализа крови, у них сразу же спали улыбки с лиц. Они привезли кресло-каталку и больше уже не позволяли мне с него вставать. Было забавно наблюдать эту перемену.
«Почему ты просто не мог меня пожалеть?»
Врачи сказали, что мне нужно срочно делать переливание крови — и как только восстановится уровень гемоглобина, они повезут меня в операционную. Сказали: «Ты, конечно, можешь от операции отказаться — но можешь умереть».
За ночь в меня влили два пакета крови, утром сделали выскабливание, а потом снова влили кровь. Я пролежала в больнице два дня, и кровотечение закончилось.
Все это время я была почему-то совершенно спокойна. Единственный момент, когда меня прорвало, — это когда врачи спросили, есть ли кто-то, кто может ко мне сейчас или утром приехать. Тут я начала плакать, потому что в Афинах я была одна, у меня никого не было.
Восстановившись после этого, я снова пошла к гинекологу, чтобы выяснить, что со мной произошло и как не позволить этому случиться снова. Я сдала анализы на все гормоны. Оказалось, что абсолютно все показатели — в норме. Причину произошедшего врач найти не смогла. Она подозревала у меня эндометриоз — но даже этот диагноз у нее не получилось ни подтвердить, ни исключить.
Видимо, у врачей не хватает экспертизы, недостаточно существует исследований женского организма. Никто не может понять, что с мной.
Врач прописала мне оральные контрацептивы, чтобы искусственно отрегулировать менструальный цикл. Теперь у меня впервые в жизни месячные регулярные, раз в месяц — и уже не такие обильные, как раньше.
Недавно я вернулась в Россию и хотела еще раз пройти обследование. Но гинеколог сказала, что, пока я принимаю противозачаточные, обследоваться не имеет смысла: препараты создают для меня искусственный гормональный фон. А если я слезу с противозачаточных, пройду обследование, а потом снова на них залезу — это слишком большой стресс для организма. Так что я сижу на таблетках и по-прежнему не знаю, что со мной.
На протяжении всего критического периода — когда у меня не прекращалось кровотечение и я попала в больницу — я была на связи с мамой. Отцу я не говорила о том, что случилось. Еще несколько лет назад — тогда же, когда я уехала жить в Грецию, — из-за того, насколько мой папа токсичный, я разорвала с ним отношения, и теперь мы не общаемся.
Если честно, во мне много обиды из-за того, как он относился ко мне и к моим менструациям в детстве. Мне бы хотелось донести до него, что его подход: «Никаких поблажек только из-за того, что ты девочка и подросток» — был неправильным, некорректным. Меня это гнетет — и часто хочется сказать ему: «Почему ты просто не мог меня пожалеть?»
